Антоновские яблоки полное. Иван алексеевич бунин антоновские яблоки
В рассказе “ Антоновские яблоки ” И.А. Бунин воссоздает мир русской усадьбы .
C ама дата написания рассказа символична: 1900 год – рубеж веков . Она как бы связывает мир прошлого и настоящего.
Грусть об уходящих в прошлое
дворянских гнездах
– лейтмотив не только этого рассказа, но и многочисленных стихотворений Бунина
.
«Вечер»
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счас
тье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе лёгким белым краем
Встаёт, сияет облако. Давно
Слежу за ним... Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне...
Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.
(14.08.09)
Вопросы:
1. Определите тему стихотворения.
2. Как передаётся в стихотворении ощущение времени и пространства?
3. Назовите эмоционально окрашенные эпитеты.
4. Объясните смысл строки: “Я вижу, слышу, счастлив...” .
Обратите внимание на:
- предметные реалии пейзажной картины, рисуемой поэтом;
- приёмы “озвучивания” пейзажа;
- используемые поэтом цвета, игру света и тени;
- особенности лексики (словоотбор, тропы);
- любимые образы его поэзии (образы неба, ветра, степи);
- молитвы одиночества лирического героя в “бунинском” пейзаже.
Первые же слова произведения
«…Вспоминается
мне
ранняя погожая осень»
погружают нас в мир воспоминаний героя, и
сюжет
начинает развиваться как цепь
ощущений, связанных с ними.
отсутствие фабулы
,
т.е.
событийной динамики
.
С
южет
рассказа
лирический
, то есть
основанный не на событиях (эпический), а на переживании героя.
В рассказе присутствует поэтизацией прошлого . Однако, поэтическое видение мира не вступает в рассказе Бунина в противоречие с жизненной реальностью.
Автор с
нескрываемым восхищением говорит об осени и о деревенской
жизни, делая очень точные пейзажные
зарисовки.
Бунин делает в рассказе не только пейзажные, но и портретные зарисовки. Читатель встречается со
многими людьми, портреты
которых
написаны очень точно, благодаря эпитетам
и сравнениям
:
бойкие девки-однодворки,
барские в своих красивых
и
грубых
, дикарских
костюмах
мальчишки в белых замашных
рубашках
старики...
высокие, большие
и белые
как лунь
- В первой главе : « В темноте , в глубине сада – сказочная картина : точно в уголке ада, пылает шалаша багровое пламя. окруженное мраком , и чьи – то черные , точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням» .
- Во второй главе : «Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе . Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая … Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, что хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах , а в праздник встать вместе с солнцем…» .
- В третьей : « Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи… ветер не унимался . Он волновал сад рвал , непрерывно бегущую из трубы людской струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро – и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно , и все чаще начинал сеять дождь…».
- И в четвертой же главе : «Дни стоят синеватые , пасмурные… Целый день я скитаюсь по пустым равнинам…» .
Вывод
Описание
осени передано рассказчиком через
цветовое
и звуковое
ее восприятие
.
Читая рассказ, словно сам ощущаешь запах
яблок, ржаной соломы, душистый дым
костра...
Осенний пейзаж
от главы к главе меняется:
меркнут краски, меньше становится солнечного света
. То есть, в рассказе описана осень не одного года, а нескольких, и это
постоянно подчеркивается в тексте:
«Вспоминается мне урожайный год»; «Эти
были так недавно, а меж тем кажется, что с тех пор прошло чуть не целое
столетие»
.
- Сравните описание золотой осени в рассказе Бунина с картиной И.Левитана.
-
Композиция
Рассказ состоит из четырех
глав:
I. В поредевшем саду. У шалаша: в полдень,
в праздник, к ночи, поздней ночью. Тени. Поезд. Выстрел. II. Деревня в урожайный год. В усадьбе у
тетки. III. Охота прежде.
Непогода. Перед выездом. В чернолесье. В усадьбе у холостяка-помещика. За
старинными книгами. IV.
Мелкопоместная жизнь. Молотьба в риге. Охота теперь. Вечером на глухом хуторе.
Песня.
Каждая глава – это отдельная картина прошлого, а все вместе они образуют
целый мир, которым так восхищался писатель.
Эту смену картин и эпизодов сопровождают последовательные упоминания о переменах в природе - от бабьего лета до наступления зимы.
- Уклад жизни и н остальгия по прошлому
Следует описание интерьера усадьбы, насыщенное деталями «синие и лиловые стекла в окнах, старая мебель красного дерева с инкрустациями, зеркала в узких и витых золотых рамах» .
Бунин с нежностью вспоминает тетушку Анну Герасимовну и ее усадьбу. Именно запах яблок воскрешает в его памяти старый дом и сад, последних представителей дворового сословия бывших крепостных.
Сокрушаясь о том, что дворянские усадьбы умирают, рассказчик удивляется насколько быстро проходит этот процесс: «Эти дни были так недавно а меж тем мне кажется что с тех пор прошло чуть не целое столетие...» Наступает царство мелкопоместных , обедневших до нищенства. «Но хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь!» Им писатель уделяет особое внимание. Это Россия, уходящая в прошлое .
Автор вспоминает обряд охоты в доме Арсения Семеновича и «особенно приятный отдых, когда случалось проспать охоту» , тишина в доме, чтение старых книг в толстых кожаных переплетах, воспоминания о девушках в Дворянских усадьбах («аристократически красивые головки в старинных прическах кротко и женственно опускают свои длинные ресницы на печальные и нежные глаза...») . Томительно текут серые, однообразные будни обитателя разоряющегося дворянского гнезда. Но, несмотря на это, Бунин находит в нем своеобразную поэзию. "Хороша и мелкопоместная жизнь!", - говорит он.
Исследуя русскую действительность, крестьянскую и помещичью жизнь, писатель видит сходство как образа жизни, так и характеров мужика и барина : "Склад средней дворянской жизни еще и на моей памяти, очень недавно, имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей деловитости и сельскому старосветскому благополучию."
Несмотря на спокойствие повествования , в строках рассказа чувствуется боль за за крестьянскую и помещичью Россию, которая переживала период падения.
Главным символом в рассказе остаётся образ антоновских яблок . Антоновские яблоки – это богатство (“Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась”) . Антоновские яблоки – это счастье (“Ядрёная антоновка – к весёлому году”) . И наконец, антоновские яблоки – это вся Россия с её “золотыми, подсохшими и поредевшими садами”, “кленовыми аллеями”, с “запахом дёгтя в свежем воздухе” и с твёрдым сознанием того, “как хорошо жить на свете” . И в связи с этим можно сделать вывод, что в рассказе “Антоновские яблоки” отразились основные идеи творчества Бунина, его миропонимание в целом , тоска по уходящей патриархальной России и понимание катастрофичности грядущих перемен. ..Рассказу свойственны живописность , эмоциональность , возвышенность и поэтичность . Рассказ “Антоновские яблоки” – один из самых лирических рассказов Бунина. Автор прекрасно владеет словом и малейшими нюансами языка.
Проза Бунина обладает ритмом и внутренней мелодией , как стихи и музыка.
"Язык Бунина прост, почти скуп, чист и живописен ", писал К. Г. Паустовский. Но вместе с тем он необыкновенно богат в образном и звуковом отношениях. Рассказ можно назвать стихотворением в прозе , так как он отражает главную особенность поэтики писателя: восприятие действительности как непрерывного течения, выраженного на уровне человеческих ощущений, переживаний, чувствований. Усадьба становится для лирического героя неотъемлемой частью его жизни и в то же время символом родины , корней рода .
Василий Максимов "Всё в прошлом" (1889)
- Организация пространства и времени
Сама дата
написания рассказа
символична
. Именно эта дата помогает понять, почему рассказ
начинается
(“...Вспоминается мне ранняя погожая осень”)
и заканчивается
(“Белым
снегом путь-дорогу заметал...”).
Таким образом образуется своеобразное “кольцо”
, которое делает повествование
непрерывным. Фактически рассказ, как и сама вечная жизнь, не начат и не
закончен. Он звучит в пространстве памяти, так как в нём воплощена душа
человека, душанарода.
Первые же слова произведения: “...Вспоминается мне ранняя погожая осень” – дают пищу для размышлений: произведение начинается многоточием , то есть описываемое не имеет ни истоков, ни истории, оно словно выхвачено из самой стихии жизни, из её бесконечного потока. Первым словом “вспоминается” автор сразу погружает читателя в стихию собственных (“мне ”) воспоминаний и ощущений , связанных с ними. Но применительно к прошлому употребляются глаголы настоящего времени (“пахнет яблоками” , “становится очень холодно ...”, “долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле” и так далее). Время как будто не властно над героем рассказа. Все события, происходящие в прошлом, воспринимаются и переживаются им как развивающиеся на его глазах. Такая относительность времени является одной из черт бунинской прозы. Картина бытия приобретает символичный смысл: дорога, заметаемая снегом, ветер и вдали одинокий дрожащий огонёк, та надежда, без которой не может жить ни один человек.
Завершается повествование словами песни, которую поют нескладно, с особым чувством.
Широки мои
ворота растворял,
Белым снегом путь-дорогу заметал...
Почему Бунин именно так заканчивает своё произведение? Дело в том, что автор вполне трезво сознавал, что “белым снегом” заносит дороги истории. Ветер перемен ломает вековые традиции, устоявшийся помещичий быт, ломает человеческие судьбы. И Бунин пытался увидеть впереди, в будущем, тот путь, по которому пойдёт Россия, но с грустью понимал, что обнаружить его в силах только время. Слова песни, которой заканчивается произведение ещё раз передают ощущение неизвестности, неясности пути.
- Запах, цвет, звук...
“крепко тянет душистым дымом вишнёвых сучьев”
,
“ржаной аромат новой соломы и мякины”,
“запах яблок, а потом уже и другие:
старой мебели красного дерева, сушёного липового цвета, который с июня лежит на
окнах...”,
“славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги... Какой-то
приятной кисловатой плесенью, старинными духами...”,
“запах дыма, жилья”
,
“тонкий аромат опавшей листы и – запах антоновских яблок, запах
мёда и осенней свежести”,
“крепко пахнет от оврагов грибной сыростью,
перегнившими листьями и мокрой древесной корою”
.
Особая роль образа запаха обусловлена ещё и тем, что с течением времени характер запахов меняется от тонких, едва уловимых гармоничных природных ароматов в первой и второй частях рассказа – к резким, неприятным запахам, кажущимся каким-то диссонансом в окружающем мире, – во второй, третьей и четвёртой его частях (“запах дыма”, “в запертых сенях пахнет псиной”, запах “дешёвого табаку” или “просто махорки”). Смена запахов отражает смену личных ощущений героя, смену его мировосприятия. Очень важную роль в картине окружающего мира играет цвет . Как и запах, он является сюжетообразующим элементом, заметно изменяясь на протяжении рассказа. В первых главах мы видим “багровое пламя” , “бирюзовое небо” ; “бриллиантовое семизвездие Стожар, голубое небо, золотистый свет низкого солнца” – подобная цветовая гамма, построенная даже не на самих цветах, а на их оттенках , передаёт многообразие окружающего мира и его эмоциональное восприятие героем .
Автор использует большое количество цветовых эпитетов . Так, описывая во второй главе раннее утро, герой вспоминает: “...распахнёшь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом...” Видит он, как “сучья сквозят на бирюзовом небе, как вода под лозинами становится прозрачной” ; замечает он и “свежие, пышно-зелёные озими”.
Часто встречается в произведении эпитет “золотой” :
“большой, весь золотой... сад”, “золотой город зерна”, “золотые рамы”, “золотистый свет солнца”.
Семантика этого образа чрезвычайно
обширна: это и прямое значение
(“золотые
рамы”)
, и
обозначение цвета осенней листвы
,
и передача
эмоционального состояния
героя
,
торжественности минут вечернего заката, и
признак
изобилия
(зерна, яблок), некогда присущего России, и символ юности
, “золотой” поры жизни героя. Э
питет
“золотой”
относится у Бунина к прошедшему времени, являясь характеристикой дворянской,
уходящей России. У читателя этот эпитет ассоциируется ещё с одним понятием:
“золотой
век”
российской жизни, век относительного благополучия, изобилия,
основательности и прочности бытия. Таким видится И.А. Бунину век уходящий.
Но с изменением
мироощущения меняются и цвета окружающего мира, из него постепенно исчезают
краски:
“Дни стоят синеватые, пасмурные... Целый день я скитаюсь по пустым
равнинам
”, “низкое сумрачное небо”,
“посеревший барин”
.
Полутона и
оттенки
(“бирюзовый”, “лиловатый”
и другие), присутствующие в
первых частях произведения, сменяются
контрастом чёрного и белого
(“чёрный
сад”, “поля резко чернеют пашнями... забелеют поля”, “снежные поля”).
Зрительные образы в произведении максимально отчётливы, графичны: “чёрное небо чертят огнистыми полосками падающие звёзды”, “мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе”, “холодно и ярко сияло на севере над тяжёлыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо”, “чёрный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы... А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями”.
Подобная
“
кинематографичность
”
изображения, построенного на контрастах
, создаёт у читателя иллюзию действия,
происходящего на глазах или запечатлённого на полотне художника:
“В темноте,
в глубине сада, – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша
багровое пламя, окружённое мраком, и чьи-то чёрные, точно вырезанные из чёрного
дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них
ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет чёрная рука в несколько аршин, то
чётко нарисуются две ноги – два чёрных столба. И вдруг всё это скользнёт с
яблони – и тень упадёт по всей аллее, от шалаша до самой калитки...”
Cтихию жизни, её многообразие, движение передают также в произведении звуки :
“прохладную тишину утра
нарушает только сытое
квохтанье дроздов
... голоса да гулкий стук
ссыпаемых в
меры и кадушки яблок”,
“Долго прислушиваемся
и различаем дрожь в земле
. Дрожь
переходит в шум
, растёт, и вот, как будто уже за самым садом, ускоренно
выбивают шумный такт
колёса,
громыхая и стуча
, несётся поезд... ближе, ближе,
всё громче
и сердитее... И вдруг начинает
стихать, глохнуть
, точно уходя в
землю...”,
“на дворе трубит рог
и
завывают на разные голоса
собаки”,
“
слышно
,
как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат
и стреляют
”,
слышится,
“как осторожно
поскрипывает... длинный обоз по
большой дороге
”
, звучат голоса людей. В конце рассказа всё
настойчивее слышится
“приятный шум молотьбы”
, и
“однообразный крик и
свист погонщика”
сливаются с гулом барабана. А потом настраивается гитара,
и кто-нибудь начинает песню, которую подхватывают все
“с грустной, безнадёжной
удалью”
.
“с наслаждением чувствуешь под
собой скользкую кожу седла”,
“толстая шершавая бумага”
“вся насквозь розовая варёная ветчина с горошком, фаршированная курица,
индюшка, маринады и красный квас – крепкий и сладкий-пресладкий...”,
“...холодное и мокрое яблоко... почему-то покажется необыкновенно вкусным,
совсем не таким, как другие”.
Таким образом, отмечая мгновенные
ощущения героя от соприкосновения с
внешним миром
, Бунин стремится передать всё
то
“глубокое, чудесное, невыразимое, что есть в жизни” :
“Как
холодно, росисто, и как хорошо жить на свете!”
Герою в молодости свойственно острое переживание радости и полноты бытия: “жадно и ёмко дышала моя грудь”, “всё думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в омётах...”
Однако в художественном мире Бунина радость жизни всегда соединяется с трагическим сознанием её конечности. И в “Антоновских яблоках” мотив угасания, умирания всего, что так дорого герою, является одним из главных: “Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб... Перемёрли старики на Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семёныч...”
Умирает не просто прежний уклад жизни – умирает целая эпоха русской истории, дворянская эпоха, опоэтизированная Буниным в данном произведении . К концу рассказа всё более отчётливым и настойчивым становится мотив пустоты и холода .
С особенной силой это показано в образе сада , когда-то “большого, золотого”, наполненного звуками, ароматами, теперь же – “озябшего за ночь, обнажённого”, “почерневшего”, а также художественных деталях , выразительнейшей из которых является найденное “в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко” , которое “почему-то покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие”.
Вот так, на уровне личных ощущений и переживаний героя, изображает Бунин происходящий в России процесс вырождения дворянства , несущий с собой невосполнимые потери в духовном и культурном отношении:
"Потом примешься за книги – дедовские книги в толстых кожаных
переплётах, с золотыми звёздочками на сафьянных корешках... Хороши... заметки
на их полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером.
Развернёшь книгу и читаешь: “Мысль, достойная древних и новых философов, цвет
разума и чувства сердечного”... и невольно увлечёшься и самой книгой... И
понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска...
...А вот журналы с именами
Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, её
полонезы на клавикордах, её томное чтение стихов из “Евгения Онегина”. И
старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою...”
Поэтизируя прошлое, автор не может не думать и об её будущем. Этот мотив появляется в конце рассказа в виде глаголов будущего времени : “Скоро-скоро забелеют поля, скоро покроет их зазимок...” Приём повтора усиливает грустную лирическую ноту; образы голого леса, пустых полей подчёркивают тоскливую тональность концовки произведения. Будущее неясно, оно вызывает тревожные предчувствия. Лирической доминантой произведения звучат эпитеты: “грустная, безнадёжная удаль”. ..
Бунин Иван Алексеевич
Антоновские яблоки
Иван Алексеевич Бунин
Антоновские яблоки
Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, с дождиками в самую пору, в середине месяца, около праздника св. Лаврентия. А "осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик". Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: "Много тенетника на бабье лето -- осень ядреная"... Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и -- запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город, -- непременно в ночь, когда так славно лежать на возу, смотреть в звездное небо, чувствовать запах дегтя в свежем воздухе и слушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге. Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за одним, но уж таково заведение -- никогда мещанин не оборвет его, а еще скажет:
Вали, ешь досыта, -- делать нечего! На сливанье все мед пьют.
И прохладную тишину утра нарушает только сытое квохтанье дроздов на коралловых рябинах в чаще сада, голоса да гулкий стук ссыпаемых в меры и кадушки яблок. В поредевшем саду далеко видна дорога к большому шалашу, усыпанная соломой, и самый шалаш, около которого мещане обзавелись за лето целым хозяйством. Всюду сильно пахнет яблоками, тут -- особенно. В шалаше устроены постели, стоит одноствольное ружье, позеленевший самовар, в уголке -- посуда. Около шалаша валяются рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырыта земляная печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом, вечером греется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосой голубоватый дым. В праздничные же дни коло шалаша - целая ярмарка, и за деревьями поминутно мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят "барские" в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее "рога", -- косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и крепко; безрукавка -- плисовая, занавеска длинная, а понева -черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым "прозументом"...
Хозяйственная бабочка! -- говорит о ней мещанин, покачивая головою. -- Переводятся теперь и такие...
А мальчишки в белых замашных рубашках и коротеньких порточках, с белыми раскрытыми головами, все подходят. Идут по двое, по трое, мелко перебирая босыми ножками, и косятся на лохматую овчарку, привязанную к яблоне. Покупает, конечно, один, ибо и покупки-то всего на копейку или на яйцо, но покупателей много, торговля идет бойко, и чахоточный мещанин в длинном сюртуке и рыжих сапогах -- весел. Вместе с братом, картавым, шустрым полуидиотом, который живет у него "из милости", он торгует с шуточками, прибаутками и даже иногда "тронет" на тульской гармонике. И до вечера в саду толпится народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда и топот пляски...
К ночи в погоду становится очень холодно и росисто. Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины, бодро идешь домой к ужину мимо садового вала. Голоса на деревне или скрип ворот раздаются по студеной заре необыкновенно ясно. Темнеет. И вот еще запах: в саду -- костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада -сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги -- два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони -- и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки...
Поздней ночью, когда на деревне погаснут огни, когда в небе уже высоко блещет бриллиантовое созвездие Стожар, еще раз пробежишь в сад.
Шурша по сухой листве, как слепой, доберешься до шалаша. Там на полянке немного светлее, а над головой белеет Млечный Путь.
Это вы, барчук? -- тихо окликает кто-то из темноты.
Я. А вы не спите еще, Николай?
Нам нельзя-с спать. А, должно, уж поздно? Вон, кажись, пассажирский поезд идет...
Долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле, дрожь переходит в шум, растет, и вот, как будто уже за самым садом, ускоренно выбивают шумный такт колеса: громыхая и стуча, несется поезд... ближе, ближе, все громче и сердитее... И вдруг начинает стихать, глохнуть, точно уходя в землю...
А где у вас ружье, Николай?
А вот возле ящика-с.
Вскинешь кверху тяжелую, как лом, одностволку и с маху выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе.
Ух, здорово! -- скажет мещанин. -- Потращайте, потращайте, барчук, а то просто беда! Опять всю дулю на валу отрясли...
А черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды. Долго глядишь в его темно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому... Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!
"Ядреная антоновка -- к веселому году". Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит" и хлеб уродился... Вспоминается мне урожайный год.
Преподаватель уделяет внимание рассказу Ивана Бунина «Антоновские яблоки», в котором писатель описывает всю жизнь российского среднего и высшего классов на селе. В рассказе «Антоновские яблоки» сюжет в целом представляет описание воспоминаний главного героя, причём в каждой из четырёх глав текста они различны. Так, в первой части описывается торговля мещан знаменитыми антоновскими яблоками в августе, во второй – осень, дворянский дом, где жил
главный герой
и его родственники. В третьей описывается охота, а также наступление зимы. В четвёртой описывается ноябрьский день мелкопоместных людей.
В конце урока преподаватель подчёркивает, что рассказ Ивана Бунина «Антоновские яблоки» – это выражение глубокой и поэтической любви к своей стране.
Тема: Русская литература конца XIX – начала XX вв.
Урок: Иван Бунин. «Антоновские яблоки», «Деревня»
Характерной особенностью раннего прозаического творчества И. Бунина является наличие лирического сюжета, в котором важны не события, а впечатления, ассоциации, особый элегический настрой. Известно, что И.А. Бунин начал свой путь в литературе как поэт и, как правило, четко не разграничивал поэтическое и прозаическое творчество, нередко использовал в прозе отдельные образы, взятые из собственной лирики. В этой связи в его творчестве находит яркое отражение такое характерное для литературы XX века явление, как стихопроза.
Рассказ «Антоновские яблоки» в целом можно рассматривать как стихотворение в прозе. Изображена краткая и невероятно поэтическая пора - бабье лето, когда элегические раздумья сами собой слагаются в душе. За детальной пейзажной зарисовкой угадывается поэтичная душа автора, человека тонкого, образованного, глубоко любящего жизнь родной природы . Ему близка народная мудрость, так как он часто обращается к приметам: «Осень и зима хорошо живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик».
Мотив смерти усиливает переживания лирического героя. Однако прекрасный миг остается в памяти.
Красота и смерть, любовь и разлука – вот вечные темы, личностное и просветленное выражение в поэзии.
Жанр определяли по-разному, и сквозная тема – это течение времени.
Рассказ начинается и заканчивается многоточием. Это значит, что в нем ничего не начинается и ничего не заканчивается. Жизнь человека конечна, но жизнь бесконечна.
Рассказ разделен на 4 фрагмента, у каждого из них своя тема и своя интонация.
Так знать и любить природу, как умеет Бунин, - мало кто умеет. Благодаря этой любви поэт смотрит зорко и далеко, и красочные и слуховые впечатления его богаты. Мир его – по преимуществу мир зрительных и слуховых впечатлений и связанных с ними переживаний.
Дворянских гнезд заветные аллеи. Эти слова из стихотворения К. Бальмонта «Памяти Тургенева» как нельзя лучше передают настроение рассказа «Антоновские яблоки». Видимо, не случайно, что на страницах одного из первых своих рассказов, сама дата создания которого чрезвычайно символична, И.А. Бунин воссоздает мир русской усадьбы. Именно в нем, по мысли писателя, объединяется прошлое и настоящее, история культуры золотого века и ее судьба на рубеже столетий, семейные традиции дворянского рода и индивидуальная человеческая жизнь . Грусть об уходящих в прошлое дворянских гнездах – лейтмотив не только этого рассказа, но и многочисленных стихотворений, таких как «Высокий белый зал, где черная рояль…», «В гостиную сквозь сад и пыльные гардины…», «Тихой ночью поздний месяц вышел…». Однако лейтмотив упадка и разрушения преодолевается в них «не темой освобождения от прошлого, а на против, поэтизацией этого прошлого, живущего в памяти культуры… Стихотворение Бунина об усадьбе свойственны живописность и в то же время вдохновенная эмоциональность, возвышенность и поэтичность чувства. Усадьба становится для лирического героя неотъемлемой частью его индивидуальной жизни и в то же время символом родины, корней рода» (Л. Ершов).
Первое, на что обращаешь внимание при чтении рассказа, - это на отсутствие сюжета в привычном понимании, т.е. отсутствии событийной динамики. Первые же слова произведения «…Вспоминается мне ранняя погожая осень» погружают нас в мир воспоминаний героя, и сюжет начинает развиваться как цепь ощущений, связанных с ними. Запахом антоновских яблок, который будит в душе рассказчика самые различные ассоциации. Меняются запахи – меняется сама жизнь, но смена ее уклада передана писателем как смена личных ощущений героя, смена его мировосприятия. Вся земля сочится плодами. Но понимаем, что – это универсальное счастье. Это детское восприятие счастья.
Обратим внимание на картины осени, данные в разных главах через восприятие героя.
В первой главе речь идет о сильной эмоции: «В темноте, в глубине сада – сказочная картина: точно в уголке ада, пылает шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи – то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням». Как хорошо жить на свете!
Во второй главе тон уже последовательный, речь идет о народе, который передает уклад жизни, эпическое настроение: «Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая… Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, что хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем…».
Рис. 2. Иллюстрация к рассказу И. А. Бунина «Антоновские яблоки» ()
Время идет по кругу, как будто ничего не происходит. Автор передает своими словами мысли героев.
Бунин формулирует идею эпоса. Мысли о деревне. Идиллическая интонация утверждается, но автор для контраста упоминает о крепостном праве.
В третьей главе речь идет о периоде расцвета поместной культуры. Поздняя осень. Картины природы «Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи… ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубу людскую струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро – и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и все чаще начинал сеять дождь…».
И в четвертой же главе: «Дни синеватые, пасмурные… Целый день я скитаюсь по пустым равнинам…»..Одинокое скитание по уже зимнему лесу. Тихая грусть.
Описание осени передано рассказчиком через цветковое и звуковое ее восприятие. Осенний пейзаж от главы к главе меняется: меркнут краски, меньше становится солнечного света. По существу, в рассказе описана осень не одного года, а нескольких, и это постоянно подчеркивается в тексте: «Вспоминается мне урожайный год»; «Эти были так недавно, а меж тем кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие».
Картинки – воспоминания возникают в сознании рассказчика и создают иллюзию действия. Однако и сам рассказчик пребывает как будто в разных возрастных ипостасях: от главы к главе он словно становится старше и смотрит на мир то глазами ребенка, подростка и юноши, а то и глазами человека, перешагнувшего зрелый возраст. Но время как будто не властно над ним, да и течет оно в рассказе как-то очень странно. С одной стороны, оно вроде бы идет вперед, но в воспоминаниях рассказчик все время обращается назад. Все события, происходящие в прошлом, воспринимаются и переживаются им как сиюминутные, развивающиеся на его глазах. Такая относительность времени является одной из черт бунинской черт.
И.А. Бунину невероятно дорог национальный колорит. С какой тщательностью, например, описывает он праздничный дух садовой ярмарки. Создание им фигуры людей из народа поражают высокой степенью индивидуализации. Чего стоит только одна важная, как холмогорская корова, молодая старостиха или картавый, шустрый полуидиот, играющий на тульской гармонике.
Для детального воссоздания атмосферы ранней погожей осени в яблоневом саду И.А. Бунин широко использует целые ряды художественных определений: «Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы...» Чтобы полнее, рельефнее отразить окружающую атмосферу, передать каждый звук (скрип телег, квохтанье дроздов, треск съедаемых мужиками яблок) и аромат (запах антоновских яблок, меда и осенней свежести).
Запах яблок - повторяющаяся деталь рассказа. И.А. Бунин описывает сад с антоновскими яблоками в разное время суток. При этом вечерний пейзаж оказывается ничуть не беднее, чем утренний. Его украшает бриллиантовое созвездие Стожар, Млечный Путь, белеющий над головой, падающие звезды.
Поместные библиотеки хранят память о предках.
Центральная тема рассказа - тема разорения дворянских гнезд. С болью пишет автор о том, что исчезает запах антоновских яблок, распадается веками складывавшийся уклад. Любование прошлым, уходящим привносит в произведение элегическую тональность. Отдельными деталями подчеркивает Бунин социальный аспект отношений между людьми. Об этом свидетельствует и лексика («мещанин», «барчук»). Несмотря на элегическую тональность в рассказе присутствуют и оптимистические ноты. «Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!» - подчеркивает И.А. Бунин. В рассказе проявляется характерная для писателя идеализация образа народа. Особенно близок он автору в праздничные дни , когда все прибраны и довольны. «Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу, - первый признак богатой деревни, - и были все высокие, большие и белые, как лунь. Только и слышишь, бывало: «Да, - вот Агафья восемьдесят три годочка отмахала!» - так через диалоги передает И.А. Бунин свое восхищение укладом простой деревенской жизни. Автор поэтизирует обыденные ценности: работу на земле, чистую рубаху и обед с горячей бараниной на деревянных тарелках.
Не ускользают от взгляда автора и социально-классовые разногласия. Не случайно старик Панкрат стоит перед барином вытянувшись, виновато и кротко улыбается. Именно в этом произведении высказывает И.А. Бунин важную для него мысль о том, что склад средней дворянской жизни был близок к крестьянской. Автор-повествователь прямо сознается в том, что крепостного права не знал и не видел, но чувствовал его, вспоминая, как кланялись господам бывшие дворовые.
Социальный аспект подчеркнут и в интерьере дома. Лакейская, людская, зала, гостиная - все эти названия свидетельствуют о понимании автором классовых противоречий в обществе. Однако вместе с тем в рассказе присутствует и любование утонченным дворянским бытом. Писатель, например, подчеркивает аркстократически-красивые головки в старинных прическах, с портретов опускающие свои длинные ресницы на печальные и нежные глаза.
Таким образом, рассказ И.А. Бунина «Антоновские яблоки» дорог читателю тем, что воплощает красоту родной природы, картины русской жизни и учить любить Россию так сильно, как любил ее потрясающий глубиной лирического выражения патриотического переживания русский писатель.
Дополнительно
Замысел повести «Деревня» возник у Бунина в результате раздумываний о событиях 1905 года и то, как это отобразилось на жизни в русской деревне. Это привело к тому, что лиричному и мастеру тонкой и нежной поэзии Бунину пришлось изображать происходящее в деревне в строгом стиле и сугубо объективной манере.
Только так он смог бы достучаться до черствых и уже, казалось бы, небьющихся сердец людей, которые игнорировали то, что переживают тысячи обездоленных людей. При этом Бунин не просто рисует суровую картину действительности, он раскрывает личности людей, которые были ключевыми фигурами этой картины.
Поэтому повесть «Деревня» считается, прежде всего, психологическим романом , так как Бунин уделяет много внимания глубинным портретам людей, их чувствам, переживаниям, мыслям.
В том, чтобы изобразить это наиболее искусно, Бунину помогает его художественная выразительность, которая заключена и в его деревенской лирике, посвященной красоте природы и тем удивительным ощущениям, которые она вызывает у человека.
Тщательно описанный Буниным быт и повседневное существование крестьян и детально показанные образы людей свидетельствует о главном замысле повести.
Писатель преследует цель не просто реалистично показать действительность, но и привести читателя к логической мысли о будущем русского народа и в частности – о судьбе русской деревне и тех людей, которые всю свою жизнь посвящают ей.
И именно здесь проявляется настолько близкий Бунину лиризм, он мягко звучит в тональности всего повествования, в тех удивительных картинах природы, которым писатель уделяет столько внимания, в ярких и сложных чувствах героев и их проникновенных словах.
Два главных героя повести – братья Красовы – представляю собой тщательно продуманные образы, противоположность которых помогает писателю полноценно обрисовать картину действительность.
Кузьма, поэт-самоучка, явно близок к самой личности Бунина, в его действиях и мыслях чувствуется личное отношение писателя к происходящему и его оценки.
На примере Кузьмы автор показывает черты новой народной психики, сам Кузьма раздумывает о том, что русский народ – ленивый и дикий, что причины такой жестокой жизни крестьян состоит не только в сложных обстоятельствах, но и в их же собственных представлениях и психологии.
В противоположность поэту-самоучке Бунин делает образ его брата Тихона эгоистичным и расчетливым. Постепенно он преумножает свой капитал, и на своем пути к благополучию и власти, не останавливается ни перед чем.
Но несмотря на выбранный им путь, он все же чувствует пустоту и отчаяние, которые напрямую связаны со взглядом в будущее его родины, рисующее картины еще более разрушительной революции.
На примере главных и второстепенных героев Бунин раскрывает перед читателями те острые социальные противоречия, в которых заключается русская действительность.
Те, кто является деревенский «бунтовщиками» - глупые и пустые люди, выросшие в бескультурье и грубости, и их протест – всего лишь нелепая попытка что-то изменить. Но они не в силах изменить собственное сознание и психологию, основной которой все равно остается косность и беспросветность.
Психологическая повесть Ивана Алексеевича Бунина «Деревня» признана одним из самых выдающихся и правдивых произведений русской литературы XX века.
Именно в этой повести писатель начинает раскрывать в себе талант реалистичного прозаика, при этом разнообразие его художественный приемов для отображения простой крестьянской жизни России тесно перекликается с темами и художественной выразительностью его лирики.
Основной «Деревни» служит трезвый, беспощадный в своей истине реализм, с помощью которого Бунин раскрывает перед читателями полноценную картину крестьянской жизни.
Список литературы
1. Чалмаев В.А., Зинин С.А. Русская литература ХХ века.: Учебник для 11 класса: В 2 ч. – 5 –е изд. – М.: ООО 2ТИД « Русское слово – РС», 2008.
2. Агеносов В.В . Русская литература 20 века. Методическое пособие М. «Дрофа», 2002
3. Русская литература 20 века. Учебное пособие для поступающих в вузы М. уч.-науч. Центр «Московский лицей»,1995.
4. Викисловарь.
Дополнительная литература
Издания И. Бунина: Собр. соч. в 9 тт. М., 1965–1967; Собр. соч. в 6 тт. М., 1996–1997; Литература “Русские писатели в Москве”. Сборник. Переизд. Сост. Л. П. Быковцева. М., 1977, 860с “Русские писатели. Биобиблиографический словарь”. М., 1990
Очерки русской литературы конца 19 – начала 20 веков. Госиздательство художественной литературы . М., 1952
И. А. Бунин. “Рассказы”. М., 1955 И. А. Бунин. “Антоновские яблоки. Повести и рассказы” Детская литература. М., 1981 “История русской литературы конца 19 – начала 20 века” Высшая школа . М., 1984
Аудиокнига « Антоновские яблоки» ().
Тексты диктантов для 10 класса
Солнце садится в тучи, дым припадает к земле, ласточки летают низко, без времени голосят по дворам петухи, облака вытягиваются по небу длинными туманными прядями - все это приметы дождя. А незадолго перед дождем, хотя еще и не натянуло тучи, слышится нежное дыхание влаги. Его, должно быть, приносит оттуда, где дожди уже пролились.
Но вот начинают крапать первые капли. Народное слово «крапать* хорошо передает возникновение дождя, когда еще редкие капли оставляют темные крапинки на пыльных дорожках и крышах.
Потом дождь расходится. Тогда-то и возникает чудесный прохладный запах земли, впервые смоченной дождем. Он держится недолго. Его вытесняет запах мокрой травы, особенно крапивы.
Характерно, что, независимо от того, какой будет дождь, его, как только он начинается, всегда называют очень ласково - дождиком. «Дождик собрался», «дождик припустил», «дождик траву обмывает»...
Чем, например, отличается спорый дождь от грибного?
Слово «спорый» означает - быстрый, скорый. Спорый дождь льется отвесно, сильно. Он всегда приближается с набегающим шумом.
Особенно хорош спорый дождь на реке. Каждая его капля выбивает в воде круглое углубление, маленькую водяную чашу, подскакивает, снова падает и несколько мгновений, прежде чем исчезнуть, еще видна на дне этой водяной чаши. Капля блестит и похожа на жемчуг.
При этом по всей реке стоит стеклянный звон. По высоте этого звона догадываешься, набирает ли дождь силу или стихает.
А мелкий грибной дождь сонно сыплется из низких туч. Лужи от этого дождя всегда теплые. Он не звенит, а шепчет что-то свое, усыпительное, и чуть заметно возится в кустах, будто трогает мягкой лапкой то один лист, то другой.
Лесной перегной и мох впитывают этот дождь не торопясь, основательно. Поэтому после него начинают буйно лезть грибы -липкие маслята, желтые лисички, боровики, румяные рыжики, опенки и бесчисленные поганки.
Во время грибных дождей в воздухе попахивает дымком и хорошо берет хитрая и осторожная рыба - плотва.
О слепом дожде, идущем при солнце, в народе говорят: «Царевна плачет». Сверкающие солнечные капли этого дождя похожи на крупные слезы. А кому же и плакать такими сияющими слезами горя или радости, как не сказочной красавице царевне!
Можно подолгу следить за игрой света во время дождя, за разнообразием звуков - от мерного стука по тесовой крыше и жидкого звона в водосточной трубе до сплошного, напряженного гула, когда дождь льет, как говорится, стеной.
Все это - только ничтожная часть того, что можно сказать о дожде...
(К.Г.Паустовский)
С дождями, листопадом, серыми тучами, птицами, улетающими вереницей на юг, пришла, наконец, красавица-осень. Первой её встретила березка. Осень словно захватила желтой краски и слегка махнула на неё кистью. Желто-зеленые листочки русской красавицы зашелестели, зашептались, обнаружив себя в новом наряде. Они отливали золотом в редких лучах, проглядывающих из-за проплывающих облаков. Небо то заволакивало тучками, то вдруг на нем появлялось яркое- яркое солнце .
Хорошо в такую пору в лесу! Глаз невозможно отвести от краснеющих кленов, желтеющих берез и осин, от одетого в кольчугу дуба. Трава, которая буйно росла все лето, сейчас поникла, приклонилась к земле. То там, то здесь снуют бурундучки. А вот маленькая мышь-полёвка. Она всё лето носила в норку зерна, готовясь к холодной зиме.
На сосне тревожится сорока, поползень снуёт по раскидистым веткам березы, звонко тинькает синица, лишь дятел величаво сидит на макушке клена и наблюдает за происходящим сейчас в лесу, изредка постукивая по стволу, словно напоминая о себе.
Внутренность леса, блистающего разноцветьем, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце или закрывалось облаками; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбалось... то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Идешь по лесу, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, по реке радостно мчатся синие волны, тихо вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней...
Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками в самую пору, в середине месяца. Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и - запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет. Всюду сильно пахнет яблоками.
К ночи становится очень холодно и росисто. Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины, бодро идешь домой к ужину мимо садового вала. Голоса на деревне или скрип ворот раздаются по студеной заре необыкновенно ясно. Темнеет. И вот еще запах: в саду - костер и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада - сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком...
«Ядреная антоновка - к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился... Вспоминается мне урожайный год.
На ранней заре, когда еще кричат петухи, распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце... Побежишь умываться на пруд. Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, а сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая. Она мгновенно прогоняет ночную лень.
Войдешь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие.
С конца сентября наши сады и гумна пустели, погода, по обыкновению, круто менялась. Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи.
Холодно и ярко сияло на севере над тяжелыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и снова начинал сеять дождь... сперва тихо, осторожно, потом все гуще и наконец превращался в ливень с бурей и темнотой. Наступала долгая, тревожная ночь...
Из такой трепки сад выходил совсем обнаженным, засыпанным мокрыми листьями и каким-то притихшим, смирившимся. Но зато как красив он был, когда снова наступала ясная погода, прозрачные и холодные дни начала октября, прощальный праздник осени! Сохранившаяся листва теперь будет висеть на деревьях уже до первых заморозков. Черный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы, пригреваясь в солнечном блеске. А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимыми...
Проснешься и долго лежишь в постели. Во всем доме - тишина. Впереди - целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе. Не спеша оденешься, побродишь по саду, найдешь в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко, и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие.
(И.А.Бунин. «Антоновские яблоки»)
...Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, с дождиками в самую пору, в середине месяца, около праздника св. Лаврентия. А «осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик». Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: «Много тенетника на бабье лето — осень ядреная»... Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город, — непременно в ночь, когда так славно лежать на возу, смотреть в звездное небо, чувствовать запах дегтя в свежем воздухе и слушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге. Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за одним, но уж таково заведение — никогда мещанин не оборвет его, а еще скажет: — Вали, ешь досыта, — делать нечего! На сливанье все мед пьют. И прохладную тишину утра нарушает только сытое квохтанье дроздов на коралловых рябинах в чаще сада, голоса да гулкий стук ссыпаемых в меры и кадушки яблок. В поредевшем саду далеко видна дорога к большому шалашу, усыпанная соломой, и самый шалаш, около которого мещане обзавелись за лето целым хозяйством. Всюду сильно пахнет яблоками, тут — особенно. В шалаше устроены постели, стоит одноствольное ружье, позеленевший самовар, в уголке — посуда. Около шалаша валяются рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырыта земляная печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом, вечером греется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосой голубоватый дым. В праздничные же дни около шалаша — целая ярмарка, и за деревьями поминутно мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят «барские» в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее «рога», — косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и крепко; безрукавка — плисовая, занавеска длинная, а понева — черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым «прозументом»... — Хозяйственная бабочка! — говорит о ней мещанин, покачивая головою. — Переводятся теперь и такие... А мальчишки в белых замашных рубашках и коротеньких порточках, с белыми раскрытыми головами, все подходят. Идут по двое, по трое, мелко перебирая босыми ножками, и косятся на лохматую овчарку, привязанную к яблоне. Покупает, конечно, один, ибо и покупки-то всего на копейку или на яйцо, но покупателей много, торговля идет бойко, и чахоточный мещанин в длинном сюртуке и рыжих сапогах — весел. Вместе с братом, картавым, шустрым полуидиотом, который живет у него «из милости», он торгует с шуточками, прибаутками и даже иногда «тронет» на тульской гармонике. И до вечера в саду толпится народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда и топот пляски... К ночи в погоду становится очень холодно и росисто. Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины, бодро идешь домой к ужину мимо садового вала. Голоса на деревне или скрип ворот раздаются по студеной заре необыкновенно ясно. Темнеет. И вот еще запах: в саду — костер, и крепко тянет душистым дымом вишневых сучьев. В темноте, в глубине сада — сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги — два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони — и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки... Поздней ночью, когда на деревне погаснут огни, когда в небе уже высоко блещет бриллиантовое созвездие Стожар, еще раз пробежишь в сад. Шурша по сухой листве, как слепой, доберешься до шалаша. Там на полянке немного светлее, а над головой белеет Млечный Путь. — Это вы, барчук? — тихо окликает кто-то из темноты. — Я. А вы не спите еще, Николай? — Нам нельзя-с спать. А, должно, уж поздно? Вон, кажись, пассажирский поезд идет... Долго прислушиваемся и различаем дрожь в земле, дрожь переходит в шум, растет, и вот, как будто уже за самым садом, ускоренно выбивают шумный такт колеса: громыхая и стуча, несется поезд... ближе, ближе, все громче и сердитее... И вдруг начинает стихать, глохнуть, точно уходя в землю... — А где у вас ружье, Николай? — А вот возле ящика-с. Вскинешь кверху тяжелую, как лом, одностволку и с маху выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе. — Ух, здорово! — скажет мещанин. — Потращайте, потращайте, барчук, а то просто беда! Опять всю дулю на валу отрясли... А черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды. Долго глядишь в его темно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому... Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!II
«Ядреная антоновка — к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился... Вспоминается мне урожайный год. На ранней заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы, распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь — велишь поскорее заседлывать лошадь, а сам побежишь умываться на пруд. Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая. Она мгновенно прогоняет ночную лень, и, умывшись и позавтракав в людской с работниками горячими картошками и черным хлебом с крупной сырой солью, с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла, проезжая по Выселкам на охоту. Осень — пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору. Если же год урожайный и на гумнах возвышается целый золотой город, а на реке звонко и резко гогочут по утрам гуси, так в деревне и совсем не плохо. К тому же наши Выселки спокон веку, еще со времен дедушки, славились «богатством». Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу, — первый признак богатой деревни, — и были все высокие, большие и белые, как лунь. Только и слышишь, бывало: «Да, — вот Агафья восемьдесят три годочка отмахала!» — или разговоры в таком роде: — И когда это ты умрешь, Панкрат? Небось тебе лет сто будет? — Как изволите говорить, батюшка? — Сколько тебе годов, спрашиваю! — А не знаю-с, батюшка. — Да Платона Аполлоныча-то помнишь? — Как же-с, батюшка, — явственно помню. — Ну, вот видишь. Тебе, значит, никак не меньше ста. Старик, который стоит перед барином вытянувшись, кротко и виновато улыбается. Что ж, мол, делать, — виноват, зажился. И он, вероятно, еще более зажился бы, если бы не объелся в Петровки луку. Помню я и старуху его. Все, бывало, сидит на скамеечке, на крыльце, согнувшись, тряся головой, задыхаясь и держась за скамейку руками, — все о чем-то думает. «О добре своем небось», — говорили бабы, потому что «добра» у нее в сундуках было, правда, много. А она будто и не слышит; подслеповато смотрит куда-то вдаль из-под грустно приподнятых бровей, трясет головой и точно силится вспомнить что-то. Большая была старуха, вся какая-то темная. Панева — чуть не прошлого столетия, чуньки — покойницкие, шея — желтая и высохшая, рубаха с канифасовыми косяками всегда белая-белая, — «совсем хоть в гроб клади». А около крыльца большой камень лежал: сама купила себе на могилку, так же как и саван, — отличный саван, с ангелами, с крестами и с молитвой, напечатанной по краям. Под стать старикам были и дворы в Выселках: кирпичные, строенные еще дедами. А у богатых мужиков — у Савелия, у Игната, у Дрона — избы были в две-три связи, потому что делиться в Выселках еще не было моды. В таких семьях водили пчел, гордились жеребцом-битюгом сиво-железното цвета и держали усадьбы в порядке. На гумнах темнели густые и тучные конопляники, стояли овины и риги, крытые вприческу; в пуньках и амбарчиках были железные двери , за которыми хранились холсты, прялки, новые полушубки, наборная сбруя, меры, окованные медными обручами. На воротах и на санках были выжжены кресты. И помню, мне порою казалось на редкость заманчивым быть мужиком. Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем, под густой и музыкальный благовест из села, умыться около бочки и надеть чистую замашную рубаху, такие же портки и несокрушимые сапоги с подковками. Если же, думалось, к этому прибавить здоровую и красивую жену в праздничном уборе, да поездку к обедне, а потом обед у бородатого тестя, обед с горячей бараниной на деревянных тарелках и с ситниками, с сотовым медом и брагой, — так больше и желать невозможно! Склад средней дворянской жизни еще и на моей памяти, — очень недавно, — имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и сельскому старосветскому благополучию. Такова, например, была усадьба тетки Анны Герасимовны, жившей от Выселок верстах в двенадцати. Пока, бывало, доедешь до этой усадьбы, уже совсем обедняется. С собаками на сворах ехать приходится шагом, да и спешить не хочется, — так весело в открытом поле в солнечный и прохладный день! Местность ровная, видно далеко. Небо легкое и такое просторное и глубокое. Солнце сверкает сбоку, и дорога, укатанная после дождей телегами, замаслилась и блестит, как рельсы. Вокруг раскидываются широкими косяками свежие, пышно-зеленые озими. Взовьется откуда-нибудь ястребок в прозрачном воздухе и замрет на одном месте, трепеща острыми крылышками. А в ясную даль убегают четко видные телеграфные столбы, и проволоки их, как серебряные струны, скользят по склону ясного неба. На них сидят кобчики, — совсем черные значки на нотной бумаге. Крепостного права я не знал и не видел, но, помню, у тетки Анны Герасимовны чувствовал его. Въедешь во двор и сразу ощутишь, что тут оно еще вполне живо. Усадьба — небольшая, но вся старая, прочная, окруженная столетними березами и лозинами. Надворных построек — невысоких, но домовитых — множество, и все они точно слиты из темных дубовых бревен под соломенными крышами. Выделяется величиной или, лучше сказать, длиной только почерневшая людская, из которой выглядывают последние могикане дворового сословия — какие-то ветхие старики и старухи, дряхлый повар в отставке, похожий на Дон-Кихота. Все они, когда въезжаешь во двор, подтягиваются и низко-низко кланяются. Седой кучер, направляющийся от каретного сарая взять лошадь, еще у сарая снимает шапку и по всему двору идет с обнаженной головой. Он у тетки ездил форейтором, а теперь возит ее к обедне, — зимой в возке, а летом в крепкой, окованной железом тележке, вроде тех, на которых ездят попы. Сад у тетки славился своею запущенностью, соловьями, горлинками и яблоками, а дом — крышей. Стоял он во главе двора, у самого сада, — ветви лип обнимали его, — был невелик и приземист, но казалось, что ему и веку не будет, — так основательно глядел он из-под своей необыкновенно высокой и толстой соломенной крыши, почерневшей и затвердевшей от времени. Мне его передний фасад представлялся всегда живым: точно старое лицо глядит из-под огромной шапки впадинами глаз, — окнами с перламутровыми от дождя и солнца стеклами. А по бокам этих глаз были крыльца, — два старых больших крыльца с колоннами. На фронтоне их всегда сидели сытые голуби, между тем как тысячи воробьев дождем пересыпались с крыши на крышу... И уютно чувствовал себя гость в этом гнезде под бирюзовым осенним небом! Войдешь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах... Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места. И вот слышится покашливанье: выходит тетка. Она небольшая, но тоже, как и все кругом, прочная. На плечах у нее накинута большая персидская шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения: сперва «дули», яблоки, — антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», — а потом удивительный обед: вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, — крепкий и сладкий-пресладкий... Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой.III
За последние годы одно поддерживало угасающий дух помещиков — охота. Прежде такие усадьбы, как усадьба Анны Герасимовны, были не редкость. Были и разрушающиеся, но все еще жившие на широкую ногу усадьбы с огромным поместьем, с садом в двадцать десятин. Правда, сохранились некоторые из таких усадеб еще и до сего времени, но в них уже нет жизни... Нет троек, нет верховых «киргизов», нет гончих и борзых собак, нет дворни и нет самого обладателя всего этого — помещика-охотника, вроде моего покойного шурина Арсения Семеныча. С конца сентября наши сады и гумна пустели, погода, по обыкновению, круто менялась. Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи. Иногда к вечеру между хмурыми низкими тучами пробивался на западе трепещущий золотистый свет низкого солнца; воздух делался чист и ясен, а солнечный свет ослепительно сверкал между листвою, между ветвями, которые живою сеткою двигались и волновались от ветра. Холодно и ярко сияло на севере над тяжелыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков. Стоишь у окна и думаешь: «Авось, бог даст, распогодится». Но ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубы людской струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро — и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и снова начинал сеять дождь... сперва тихо, осторожно, потом все гуще и, наконец, превращался в ливень с бурей и темнотою. Наступала долгая, тревожная ночь... Из такой трепки сад выходил почти совсем обнаженным, засыпанным мокрыми листьями и каким-то притихшим, смирившимся. Но зато как красив он был, когда снова наступала ясная погода, прозрачные и холодные дни начала октября, прощальный праздник осени! Сохранившаяся листва теперь будет висеть на деревьях уже до первых зазимков. Черный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы, пригреваясь в солнечном блеске. А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями... Пора на охоту! И вот я вижу себя в усадьбе Арсения Семеныча, в большом доме , в зале, полной солнца и дыма от трубок и папирос. Народу много — все люди загорелые, с обветренными лицами, в поддевках и длинных сапогах. Только что очень сытно пообедали, раскраснелись и возбуждены шумными разговорами о предстоящей охоте, но не забывают допивать водку и после обеда. А на дворе трубит рог и завывают на разные голоса собаки. Черный борзой, любимец Арсения Семеныча, взлезает на стол и начинает пожирать с блюда остатки зайца под соусом. Но вдруг он испускает страшный визг и, опрокидывая тарелки и рюмки, срывается со стола: Арсений Семеныч, вышедший из кабинета с арапником и револьвером, внезапно оглушает залу выстрелом. Зала еще более наполняется дымом, а Арсений Семеныч стоит и смеется. — Жалко, что промахнулся! — говорит он, играя глазами. Он высок ростом, худощав, но широкоплеч и строен, а лицом — красавец цыган. Глаза у него блестят дико, он очень ловок, в шелковой малиновой рубахе, бархатных шароварах и длинных сапогах. Напугав и собаку и гостей выстрелом, он шутливо-важно декламирует баритоном:Пора, пора седлать проворного донца
И звонкий рог за плечи перекинуть! —
И громко говорит:
— Ну, однако, нечего терять золотое время! Я сейчас еще чувствую, как жадно и емко дышала молодая грудь холодом ясного и сырого дня под вечер, когда, бывало, едешь с шумной ватагой Арсения Семеныча, возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье, в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, уже одним своим названием волнующий охотника. Едешь на злом, сильном и приземистом «киргизе», крепко сдерживая его поводьями, и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино. Он фыркает, просится на рысь, шумно шуршит копытами по глубоким и легким коврам черной осыпавшейся листвы, и каждый звук гулко раздается в пустом, сыром и свежем лесу. Тявкнула где-то вдалеке собака, ей страстно и жалобно ответила другая, третья — и вдруг весь лес загремел, точно он весь стеклянный, от бурного лая и крика. Крепко грянул среди этого гама выстрел — и все «заварилось» и покатилось куда-то вдаль. — Береги-и! — завопил кто-то отчаянным голосом на весь лес. «А, береги!» — мелькнет в голове опьяняющая мысль. Гикнешь на лошадь и, как сорвавшийся с цепи, помчишься по лесу, уже ничего не разбирая по пути. Только деревья мелькают перед глазами да лепит в лицо грязью из-под копыт лошади. Выскочишь из лесу, увидишь на зеленях пеструю, растянувшуюся по земле стаю собак и еще сильнее наддашь «киргиза» наперерез зверю, — по зеленям, взметам и жнивьям, пока, наконец, не перевалишься в другой остров и не скроется из глаз стая вместе со своим бешеным лаем и стоном. Тогда, весь мокрый и дрожащий от напряжения, осадишь вспененную, хрипящую лошадь и жадно глотаешь ледяную сырость лесной долины. Вдали замирают крики охотников и лай собак, а вокруг тебя — мертвая тишина. Полураскрытый строевой лес стоит неподвижно, и кажется, что ты попал в какие-то заповедные чертоги. Крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою. И сырость из оврагов становится все ощутительнее, в лесу холоднеет и темнеет... Пора на ночевку. Но собрать собак после охоты трудно. Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, долго слышатся крик, брань и визг собак... Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка-помещика и наполняет шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями, свечами и лампами, вынесенными навстречу гостям из дому... Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней. На ранней утренней заре, по ледяному ветру и первому мокрому зазимку, уезжали в леса и в поле, а к сумеркам опять возвращались, все в грязи, с раскрасневшимися лицами, пропахнув лошадиным потом, шерстью затравленного зверя, — и начиналась попойка. В светлом и людном доме очень тепло после целого дня на холоде в поле. Все ходят из комнаты в комнату в расстегнутых поддевках, беспорядочно пьют и едят, шумно передавая друг другу свои впечатления над убитым матерым волком, который, оскалив зубы, закатив глаза, лежит с откинутым на сторону пушистым хвостом среди залы и окрашивает своей бледной и уже холодной кровью пол. После водки и еды чувствуешь такую сладкую усталость, такую негу молодого сна , что как через воду слышишь говор. Обветренное лицо горит, а закроешь глаза — вся земля так и поплывет под ногами. А когда ляжешь в постель, в мягкую перину, где-нибудь в угловой старинной комнате с образничкой и лампадой, замелькают перед глазами призраки огнисто-пестрых собак, во всем теле заноет ощущение скачки, и не заметишь, как потонешь вместе со всеми этими образами и ощущениями в сладком и здоровом сне , забыв даже, что эта комната была когда-то молельной старика, имя которого окружено мрачными крепостными легендами, и что он умер в этой молельной, вероятно, на этой же кровати. Когда случалось проспать охоту, отдых был особенно приятен. Проснешься и долго лежишь в постели. Во всем доме — тишина. Слышно, как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат и стреляют. Впереди — целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе. Не спеша оденешься, побродишь по саду, найдешь в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко, и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие. Потом примешься за книги, — дедовские книги в толстых кожаных переплетах, с золотыми звездочками на сафьянных корешках. Славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги своей пожелтевшей, толстой шершавой бумагой! Какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами... Хороши и заметки на их полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером. Развернешь книгу и читаешь: «Мысль, достойная древних и новых философов, цвет разума и чувства сердечного»... И невольно увлечешься и самой книгой. Это — «Дворянин-философ», аллегория, изданная лет сто тому назад иждивением какого-то «кавалера многих орденов» и напечатанная в типографии приказа общественного призрения, — рассказ о том, как «дворянин-философ, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может, получил некогда желание сочинить план света на пространном месте своего селения»... Потом наткнешься на «сатирические и философские сочинения господина Вольтера» и долго упиваешься милым и манерным слогом перевода: «Государи мои! Эразм сочинил в шестом-надесять столетии похвалу дурачеству (манерная пауза, — точка с занятою); вы же приказываете мне превознесть пред вами разум...» Потом от екатерининской старины перейдешь к романтическим временам, к альманахам, к сантиментально-напыщенным и длинным романам... Кукушка выскакивает из часов и насмешливо-грустно кукует над тобою в пустом доме. И понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска... Вот «Тайны Алексиса», вот «Виктор, или Дитя в лесу»: «Бьет полночь! Священная тишина заступает место дневного шума и веселых песен поселян. Сон простирает мрачныя крылья свои над поверхностью нашего полушария; он стрясает с них мрак и мечты... Мечты... Как часто продолжают оне токмо страдания злощастнаго!..» И замелькают перед глазами любимые старинные слова: скалы и дубравы, бледная луна и одиночество, привидения и призраки, «ероты», розы и лилии, «проказы и резвости младых шалунов», лилейная рука, Людмилы и Алины... А вот журналы с именами: Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, ее полонезы на клавикордах, ее томное чтение стихов из «Евгения Онегина». И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою... Хорошие девушки и женщины жили когда-то в дворянских усадьбах! Их портреты глядят на меня со стены, аристократически-красивые головки в старинных прическах кротко и женственно опускают свои длинные ресницы на печальные и нежные глаза...